Вот летят на западные озёра дикие гуси, низко летят, серо-розовым осенним утром, задевая белыми крыльями стелющийся по холмам и пригоркам редкий бледный студёный туман. Тянут за собой молодые дождевые тучки, подрумяненные с одного бока солнечными тёплыми лучиками: открывают занавес.
Представление начинается. Прячется туман по овражкам и ямкам, проявляя живые декорации: вот невдалеке замерли сине-зелёные ели-великаны, отряхая с еловых пушистых лап остатки ночного сна, рядом потягиваются плечистые сосны-атлеты – сыплются на хвойные ковры шишки.
Осеннее неспешное солнце-прожектор осветило полянку-сцену: травка ещё зелёная, кое-где выглядывают из неё наивные большеглазые ромашки и розовые метёлки шёлкового кипрея, а посередине потягивается молодая тоненькая берёзка: струящееся золотистый сарафан почти до земли закрывает стройную фигурку, словно монисто трепещут резные листочки, блестят на них маленькие разноцветные жемчужинки-росинки.
Выскочил из густого валежника серый зайчишка, остановился, подняв мордочку, на краю полянки, пошевелил носом: нет ли поблизости врагов? Потоптался немного на месте, привстал на задние лапки, опираясь передними на осиновый пенёк, оглянулся.
«Чем не зритель?» - подумал лёгкий ветерок, выпутываясь из душной дубовой шубы. Радостно свистнул, стремительно слетая вниз, как мальчишка с ледяной горки, подхватил сухие травинки из-под заячьих лап, закружил их и забросил в пустое гнездо малиновки, опять рванул вверх и дёрнул берёзку за косичку.
Оторвался маленький жёлтый листочек, плавно покачиваясь, спланировал прямо замершему от неожиданности зайчишке на нос. Чихнул бедолага и, испугавшись собственного чиха, присел, прижав длинные уши к спине. Легонько смахнул ветер-озорник листочек с носа лесного зрителя, взъерошил шёрстку на боку. Скосил глаза заяц – никого: ни волка, ни лисицы, ни охотника с ружьём, а кто-то с ним в прятки играет. Надумал серенький убраться с полянки подобру-поздорову, да любопытство разобрало: навострил он ушки, сел на пенёк, ждёт новых сюрпризов.
А ветерок снова к берёзке помчался. Стоит деревце, нахмурившись, наряд свой поправляет. Засвистел ветер соловьём-разбойником и ну вокруг красавицы вихри крутить – посыпались золотым дождём листочки-монисты, россыпью легли на траву росинки-жемчужинки. Берёзка руками-веточками подол сарафана ловит, с расплетающимися косами никак не разберётся, в широких рукавах запутывается.
Зашумели серьёзные ели-великаны, загудели осуждающе сосны-атлеты, качая верхушками, словно головами:
- Нехорошо!
А глупое эхо из лесной чащи повторяет:
- Хорошо!
Ветерок ещё пуще прежнего развеселился: то слева налетит, то справа, хватает тоненькое деревце за веточки-руки, от земли оторвать хочет, чтобы в пляс пустилась по полянке. Разлетается вышитый наряд, вот и в пышных рукавах прорехи видны. Вся зелёная полянка-сцена скрылась под лоскутным одеялом. Моргают удивлённые ромашки, переглядываются с розовым кипреем. Шумят ели да сосны:
- Некрасиво!
А глупое эхо из зарослей малины отвечает:
- Красиво!
«И впрямь – красиво!» - замер зайчик, как заворожённый, совсем про свой страх позабыл. Враз травяное лето в золотую осень превратилось! Потрогал он опавшие листочки лапкой, думал, что тёплые, если такого же цвета, как солнышко, а они холодные.
Тут и тучки собрались на зов эха, полюбоваться на листопад.
- Красиво, красиво, - согласились тучки. - Только берёзкин наряд очень жалко!
Заплакали, уткнувшись, друг дружке в плечи.
Ушастый зритель отряхнул мокрый мех, да ускакал восвояси.
Ветерок поёжился, отправляясь на старый дуб, по дороге взъерошив пёрышки на зазевавшейся сороке.
Погрузились в дрёму величавые сосны и ели, спрятав под лапами от посторонних глаз маленькие любопытные грибы-боровички.
Жалобно вздохнула тоненькая берёзка.
Вот летят на восточные озёра дикие гуси, низко летят, серо-розовым осенним вечером, задевая белыми крыльями стелющийся по холмам и пригоркам редкий бледный студёный туман. Тянут за собой молодые дождевые тучки, подрумяненные с одного бока тёплыми лучиками заходящего солнышка: закрывают занавес.

Анна-Мария Ситникова, г.Смолевичи